запах смерти, запах увядания, запах горения, запах разложения, запах гнили, запах тлена, запах, запах, запах–
мечется, мечется, никак не может никуда приткнуться, это какой-то блуждающий огонек? это ветер или неупокоенная душа? конечно, неупокоенная, она ведь еще в здешнем теле теплиться, да никак не вытеплиться оттуда, окаянная, раненая… везде все говорит об одном, и мне это яснее ясного, вот только, только, что делать мне?
кровохлебка разбрасывает вокруг себя камни в сто одиннадцатый раз и закрывает глаза. плещется кровь, еще живая, теплая, тягучая, рану тянет, потому как оттуда вытягивают нити жизни, наматывают на веретена иглу, сберегают за замком из серебра и прячут сундук — это луны, предназначенные ведунье, но которые прожить ей будет суждено в муках или не прожить вовсе. кровохлебка отчаянно молчит, до боли зажмурив глаза. вокруг нее разбросаны тушки выпотрошенных мышей и головы разных птиц; пахнет желчью, металлом, мокрыми камнями, мольбой. плещется небольшой источник глубоко в горах.
отмеченные кровью камни указывают путь.
///
кровохлебка передвигается только ночью, ведь договориться ей удалось лишь с ночной луной. она знает, что до тех пор, пока не встретит предначертанную ей судьбу, тучи будут заволакивать небо и скрывать ее, чтобы та не обнаружила беглянку и не сообщила подыхающей матери о том, что она брошена. та могла наслать на дочь погоню в виде проклятья, если бы узнала об ее уходе раньше времени. оно сожрало бы кровохлебку в ближайшие несколько дней или месяцев. мир благосклонен к юной ведунье, ведь она сполна накормила его и принесла собственную жизнь в жертву — опаснее всего предсказывать будущее, а всего опасней — такое далекое. кровохлебке не жаль годы жизни, отданные во славу сохранения своей веры, кровохлебке вообще слишком редко бывает жаль — как можно о чем-либо жалеть, если дорогу ей указывает луна?
она знает — там, где столкнется белый с черным, она будет в безопасности. она знает — предстоит еще одна жертва. она знает — должна идти, даже если будут сломаны лапы. эта ноша посильна, потому как необходима не ей одной, а всему миру. кровохлебка — инструмент, и на нее возложена ответственность быть исправной. в ней нет ее самой — только вера. этот дом живой, и он не ходит ходуном, в окнах горят свечи, на полах нарисованы круги, а забора нет — лишь соляная черта, через которую не прорвутся злые силы и темные духи.
путь ясен ровно настолько, насколько это позволено: кровохлебка идет, но камни больше не разговаривают с ней. завернутые в кусок кроличьей кожи, они неизменно следуют за ведуньей в ее зубах, и это не прихоть — просыпаясь, кошка снова и снова разбрасывает их вокруг себя. почерневшие от запекшийся на них крови, они более не выстраиваются в понятную гряду, а лишь хаотично скачут друг вокруг друга, будто бесцельно блуждая, будто слепо ступая по краю обрыва. кровохлебка ходит вокруг, высматривает направление, но его нет. туда-сюда, туда-сюда. как если бы стрелка часов шла то вперед, то назад. кровохлебка путается, но доверяет своим видениям в день ритуала и доверяет первоначальному слову каменных костей. сушеная ромашка путешествует вместе с кошкой в ее свертке, но раз в ночь она находит свежую ромашку по пути и съедает лепестки — привлекать удачу кровохлебка сейчас могла только в полевых условиях. вылизывает дочиста недавно резаную лапу, потому что нет времени искать лекарственные травы. слушает, приложив ухо к земле. слушает, держа ухо по ветру. присматривается к движению еловых веток. не охотится, потому как на это тоже нет времени, и голод вовсе не отягощает ее путь. так много обрядов, так много предостережений… кровохлебка чувствовала — это самое важное путешествие в ее жизни, она не должна и не смеет пренебрегать ни одной возможной помощью со стороны луны и вселенной. конечно, она не могла быть жадной — ей и так дано слишком многое, а потому ворожбу кошка проводит самую безопасную, самую легкую, самую дешевую.
спустя несколько ночей пути тучи на небе разошлись, и кровохлебка этому удивилась, если не испугалась. ритуал завещал ей больше времени, а ветер лишь безразлично шелестел среди скал, не давая ответов. кошка сначала металась, но потом вышла из-под укрытия — теперь она была одна. мир явно давал ей понять, что все его подсказки она исчерпала. больше не было смысла прятаться, и дневная, и ночная луна видели ее воочию и оставалось лишь гадать, когда разъяренная ополоумевшая мать совершит свое последнее проклятье. времени было в обрез.
кровохлебка бежала, словно слепая. ритуал стоил слишком многого, но она готова и сейчас платить эту цену. на кону стояло все.
когда в вышине разгляделся размах крыльев коршуна, кошка затаилась среди высоких каменных глыб, покрытых мхом, но двигаться не переставала. она шла по каменному лабиринту, постоянно поднимая голову и прислушиваясь, но, очевидно, птица вела охоту не на нее. в сердце кольнуло догадкой, и кровохлебка поспешила по направлению туда, где, по ее мнению, находилась предполагаемая жертва хищника.
лапы сами бежали по нагретому солнцем граниту, пока не остановились на краю ущелья, служившим укрытием для кровохлебки. далее каменное плато, на котором в отдалении гриф расправлялся с полусъеденным кроликом, несколько совсем маленьких кустарников, а в них–
…черный камень, белый камень. что бы это могло значить? игра света и тени или дня и ночи, игра жизни и смерти или что-то осязаемое, как уголь и как молоко? черный теперь красный, белый теперь красный, но кровь не изменила их сути, и, перекатывая каменные кости в окровавленных лапах, я закрываю глаза, чтобы заглянуть внутрь. я вижу темноту, я вижу хаос, я вижу погоню… вижу железо, янтарь и могилы. вижу ничего, а потом вижу свет.
–черно-белая шкура, судьбою сегодня обещанная ночной луне.
необходима жертва. я заберу эту жизнь себе, ибо как она еще не исполнила свое предназначение. как знать, появилось оно благодаря ритуалу или было всегда, но я заплатила за эту жизнь кровью, и свое я возьму. я лишь рукоять, рукояти нужен клинок, а меч в руке гораздо чего-то большего, чем все мы.
неизвестный кровохлебке кот увлечен охотой на грифа, от которого его скрывали невысокие кустарники, однако упрямо не замечает опасности сверху, от которой кустарники беспечного не укрывали и вовсе. кровохлебка быстро прикинула расстояния между ней и котом, между котом и грифом. успеет ли она добежать до него прежде, чем он бросится в атаку? или прежде чем в атаку бросится коршун? ждать было больше нельзя.
отдавшись на волю судьбы, кровохлебка покинула свое убежище. прижимаясь животом к земле, она бесшумно ворвалась под слабую сень кустарников и взглянула вверх: коршун кружил прямо над ними, готовый броситься камнем в любую секунду. заметил ли он ее? однозначно, однако это было уже неважно.
секунда, две, три. еще несколько десятков, и кровохлебка по-настоящему считала. она петляла между тонкими стеблями, стараясь ставить бесшумно лапы. что грифу не следовало их слышать, что коршуну не стоило догадываться, что к его добыче спешит помощь. пусть думает, что кровохлебка тоже охотится и не замечает его. какая беспечность.
еще не достигнув черно-белой фигуры, кошка тихо зашипела, подражая змее, чтобы испугать и обратить на себя внимание. ее когти впились в землю от напряжения, когда она замерла в отдалении.
— наивная овечка, ты уже мертва, — прошептала кровохлебка, как только на нее воззрились незнакомые глаза, и взмахом хвоста указала на небо, — поспеши за мной, если хочешь вернуться к жизни.
не дожидаясь ответа, ведунья развернулась и все теми же петляющими движениями устремилась к ущелью.
синие взгляды бросались на коршуна, который, казалось, занервничал. он был готов нападать. если бы они бежали быстрее, он бы уже напал, почувствовав, что его заметили и что начинается погоня. гриф тоже поглядывал на соперника, готовый защищать своего кролика, однако котов так и не увидел. еще одна беспечная душа.
коты же достигли ущелья и укрылись среди тесных каменных сводов, когда охотящийся на них хищник уже сложил крылья для пике. увидев, что добыча исчезла из виду и спряталась, птица поднялась ввысь, готовая выжидать.
